Михаил Левитин о Михаиле Жванецком.
Записала руководитель литературно-драматургической части А.Д. Михалёва
Я очень горжусь тем, чем никто другой гордится не может. Со мной единственным связано драматическое существование Жванецкого на сцене. То есть, со мной единственным, я говорю об этот совершенно ответственно, абсолютно ответственно, он поставил первый свой спектакль в Ленинградском театре Комедии, Акимовском театре «Концерт для…», где играли - великий артист Дрейден, великая Оля Антонова, великий Захаров, И многие великие.
Это был замечательный спектакль, оформленный Давидом Боровским, это был первый спектакль Жванецкого в драме. И тогда его пытались закрыть. Он попал в отчетный доклад Первого секретаря Ленинградского обкома партии Романова, как главная идеологическая ошибка сезона. Где-то на тринадцатом спектакле его все-таки удалось прикрыть. Но этот опыт вспоминался нам с Мишей всегда гордо. И там еще балетмейстером должен был быть, впервые в драматическом театре, Михаил Барышников, но – он исчез. То есть пришел, и, конечно, был бы с нами, если бы не исчез. Но, он - исчез.
Что же касается второго опыта, то это было непосредственно в нашем театре. Это был спектакль «Когда мы отдыхали прошлым летом…». Название из сорока слов – непривычное и нежелательное почему-то для Департамента - такое длинное название. Год мурыжили этот спектакль. Он был с Карцевым и Ильченко и пятью артистами бывшего Театра Миниатюр. Хорошими артистами. В частности, с Рудиным Рудольфом, Таней Кирюшиной. Хорошие были артисты. И тоже оформлял Давид Боровский. И вообще, все, что я говорю, все связанное с Жванецким, оформлял мой любимый художник и любимый человек – Давид Боровский. Он любил Жванецкого не меньше, чем я. Мы из одного города. И в этом городе, если уже рождается талантливый человек, так это уже совсем талантливый человек. А, если не рождается, ну, так ему не повезло. Жванецкий родился. И он был приметен, заметен, но я его не знал. В городе я его не знал.
В общем, переходя к спектаклям, мы поставили этот спектакль «Когда мы отдыхали…», мы его год мучили этот спектакль. Но, наконец, он вышел и долго шел, подпорченный крепко цензурной кислотой. А потом был спектакль «Уроки русского», я его обожал. Это расхожее название стало потом на телевидении и в других местах «уроки русского», «уроки русского» … Но это были настоящие «уроки русского», потому, что в основе - уроки его учителя, еврейского учителя Друкера. И он учил детей и русских, и нерусских русскому языку. И это было изумительно. И это тоже была наша, как мне кажется, большая удача. Правда Миша не любил, когда на его спектаклях грустно и тоскливо. Не любил. Но это - мало ли что он не любил. У него была масса произведений высоко поэтических, теплых и лирических. Он считал, что они его не прокормят. Они действительно его не кормили, это - безусловно. Но, как мне казалось тогда, это - не главное в Жванецком. Вот мы встретились, чтобы дальше пойти в этом плане. Но потом все мои убеждения в театре сменились. Но, я превозношу Мишину роль в этом театре, в своем театре и понимаю, что наш союз не был для нас бесплоден… От этого союза у меня остался навсегда Карцев, он никуда от меня не ушел и продолжал со мной работать до последних своих дней. Но в друзьях я оставался и со Жванецким, не говоря уже, светлой памяти, Ильченко, много давшем Жванецкому, Карцеву и мне.
Вообще, Жванецкого я первым, кажется, назвал поэтом. А ему хотелось, чтобы его называли великим эстрадным автором. Ну, в лучшем случае, комедиографом. Хотя, он не любил понятие – пьеса. В нашем случае так получилось, что коллажное устройство Жванецкого – из кусочков в целое, его устраивало, а мне только это и давай – из кусочков в целое. Я тоже не люблю целое. Мне приходилось бы его разрушать, чтобы опять склеивать из кусочков. А тут Бог дал тебе такие прекрасные и хорошие фрагменты души этого человека. Он – удивительный автор. Я буду растерян, расстроен, не пойму никогда, если его начнут забывать. Я буду растерян, расстроен и тоже не пойму никогда, если его воспримут как человека только своего времени. Это – неправильно и несправедливо. Потому, что новаторство его - во всем строе его литературы. Это – литература. Вот такая литература… Если искать в ней злободневность, современность, то сколько угодно можно найти. А лучше - не искать... И если разбирать ее по афоризмам, по репризам, это можно сделать очень успешно, и владеть аудиторией, пользуясь его текстами. Но это лучше не делать тоже. Надо как-то понять его всего. Он – очень умен. Это слово я произношу в странном контексте. «Конечно, умен» – скажут мне. Но, это - не так. Остроумный человек, комедийный человек, эстрадный человек не обязательно должен быть умен. Не обязательно. Умны только некоторые люди, их мало на земле. А Жванецкий один из тех, кто - совершенно умный человек. И от этого его ума, когда он не делил его на кусочки, когда он не делил между проблемами сегодняшнего дня и так далее, и так далее… И от этого его ума становилось понятно, как жить… Можно было вполне следовать его советам. Я бы по многим вопросам хотел с ним посоветоваться… Но его нет. Он – умер. И мне не приходиться советоваться с ним, а только предполагать, чтобы он сказал в том или другом случае…