23 декабря 2024
В преддверии премьеры спектакля «Лес», которая состоится 26 декабря, художественный руководитель театра «Эрмитаж» Михаил Левитин рассказал «Театралу» о том, почему считает эту пьесу Островского особенной.
– Я читал, что на большом драматургическом конкурсе «Лесу» великого общепризнанного драматурга А.Н. Островского не дали премию. Я удивлялся ужасно: «Лес», не получивший премии! Сейчас, репетируя эту пьесу, я понимаю, что могли и не дать. Более странного произведения у Островского я не знаю. Это самое необычное произведение, которое можно сочинить. В этой пьесе нет героя. Ни Несчастливцев не является героем, ни Гурмыжская не является героиней. Здесь – все равны. Это меня покорило. Просто живут люди, живут так, как умеет жизнь людей изобразить Островский. Может быть, «старомодно», способами того театра, который он представлял, исповедовал. И это, конечно, требует вмешательства сегодняшнего театра, обязательно. Какого-то перемонтажа. Мейерхольд уже в двадцатые годы активно в этом плане работал. И был совершенно прав. Потому что ритмы театра Островского и ритмы двадцатых годов, а тем более ритмы наших двадцатых годов они – абсолютно различны. Зритель не выдержит это. Может быть, если бы была жива Турчанинова или Массалитинова, или Яблочкина, может быть, и выдержал бы. Но их нет… Так играть никто не умеет, так произносить текст никто не может… Поэтому и требовались какие-то другие выразительные средства. И я оказался как бы, на открытой, но абсолютно заброшенной местности. Я на ней расположился, никто мне не мешал… Мне можно было – так, сяк, иначе. Я спокойно ходил среди таких больших лакун. У Островского в пьесе много таких мест, где он ни на чем не настаивает, они не прописаны. Там очень много «неточностей». Отношения брата и сестры просто смехотворны: «Я хочу драматическую актрису»! Пришел через пятнадцать лет, не поинтересовался как эта сиротка живет. Ни разу, ни одного слова. Ненормальный актер, сумасшедший!
В «Лесе» нет морали. Эта пьеса «аморальна» – абсолютно. Этим она мне и интересна. Она, не то, чтобы против морали, со своей какой-то злостной моралью. Да нет там этого ничего! Она объективна. Она – «Лес». Ну какую оценку можно выставлять ясеню или дубу? Никакую. Вы придете и скажете: я не люблю это дерево по такой-то причине. Я люблю это дерево по другой причине. Расположитесь под третьим деревом, под четвертым, пятым и все…. Это и есть пьеса Островского. Это какое-то время интересует. Потом утомляет, потому что ты не можешь опереться на общепринятое. Ты не можешь опереться ни на социальную точку зрения, ни на моральную, ни на какую. Нет ее там. Островский писал, что называется вольно. Поэтому я и назвал спектакль «Частный случай», чтобы у людей не было ощущения – «Лес», это что-то вроде «Вишневого сада». Там нет таких проблем. Кому-то жалко, кому-то не жалко леса, кто-то говорит о нем, кто-то не говорит. Это роли никакой не играет. Являются люди один за другим… Уходят. Приходят на два дня… Что тут такое происходит? Я настолько был поражен открытиями каждого дня репетиций… Я просто читаю другое произведение. А я уже восемь раз начинал репетировать «Лес». Если вы спросите меня, про что были эти прошлые увлечения «Лесом», я не помню… Теперь я догадался, что они не могли быть про что-то… Я заблудился в лесу. Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу… Это буквально так…
Наверное, с точки зрения классического литературоведения, театроведения я позволяю себе здесь очень многое … И в пластике, и в решении людей, в музыке. Просто безобразие полное! Вот такой возникает спектакль, он почти весь возник. Осталось его только сыграть… Остается переставить реплики, переставить эпизоды. кощунственно нарушить «букву» пьесы. Я блуждаю. Таким вот странным существом пьеса и явится зрителю. Поэтому я о ее судьбе даже не могу подумать. Будут ругать очень. У Мейерхольда спектакль прошел более 1000 раз. Он кормил театр, хотя был весь переделан. Персонажи были другими принципиально. Милонов – священник почему-то. Удивительно!
Я говорю серьезно, я могу даже не готовится к репетиции теперь. Странная пьеса. Она несет меня сама. Я не кокетничаю ни на одну секунду. Я просто прибываю в нирване какой-то. Иногда мне очень интересно. Иногда спектаклю интересно на сцене, а мне совсем «нет» в зале. Он – отдельное существо, как многие мои спектакли. Но этот просто – вообще автономия. Я вообще за него не отвечаю. Если меня спросят критики: зачем вы это сделали, я скажу: «Не знаю, спросите у него». Это удивительно!
Читая Власа Дорошевича и зная, то, что я знаю о театре и об актерах XIX века, как людях очень талантливых в сфере выразительности, но пьяниц, полуграмотных людей… Почему их надо делать обязательно какими-то культовыми фигурами?
Прежде всего, никогда Несчастливцева никто не сыграл хорошо. Это роль – провальная. Может быть, Николай Рыбаков сыграл выразительно. У Мейерхольда Мухин был совершенно провальным. Ничего не получилось. Решение самого Несчастливцева. А там нет никакого решения. Пьяный человек, хороший, никому не желающий зла. И помещица Гурмыжская, которая тратит деньги на любовников. Это ее дело! Почему надо осуждать человека, который любит молодых? Тратит свои деньги на них. Отбирает их у кого? У народа? Это смешно! И так по всей пьесе, не за что зацепиться, чтобы обличить или восславить. Ни то, ни другое. я не могу прицепить эту пьесу к чему-то глобальному. Живут себе и живут, очень интересно живут. Потому, что для маленького времени, куценького пространства и, именно, вопреки этому, происходит много событий. Да и события такие же. Умирать за них, убивать за них не стоит – «частный случай».
Я даже начинаю думать, почему я не могу терпеть «Грозу», где девушка бедная бросается в речку. Здесь Аксюша тоже говорит, что хочет броситься в воду. Ну, хочешь броситься, бросайся! Ее спасают и предлагают славу, она говорит: хочу семьи. И уходит в семью. Вот и вся пьеса. И человек предлагавший славу соглашается. Семья все-таки это – что-то. Полное умиротворение. Есть только волнение какое-то, человеческое. Какое-то беспокойство… И у актеров, и у Гурмыжской. У всех. Там один только персонаж лишен вообще признаков человека. Это – Буланов. Он где-то на уровне Бальзаминова по идиотизму. Поэтому у Мейерхольда Иван Пырьев играл его в коротких штанишках и в зеленом парике. Догадки Мейерхольда в этом образе очень правильнейшие. Другое дело, он из Аксюши делал революционерку-народницу. Глупость! Хочет 1000 рублей, чтобы за ней дали приданого, работает честно, служит барыне. Претензий не предъявляет. Один раз только что-то сказала: «Те, кто власть имеют, те ничего нам не дают». Больше ничего! Героини драматической Несчастливцев, Счастливцев не нашли. Может недостаточно бурно искали? Случайно зашли, случайно встретились, случайно ушли. Вся пьеса вот такая! Она меня, я бы сказал так, не терроризирует. Она дает мне возможность репетировать спокойно. Единственное, что надо – чтобы здесь ритмически был взрыв, здесь была тишина. Это вопрос атмосферы, воздействия на зал. Ну, я стараюсь.
Там есть сюрприз в спектакле. Он очень и очень позабавит всех, кто будет смотреть. Не хочу, чтобы они знали, они – увидят.
Источник: https://www.teatral-online.ru/news/36796/
– Я читал, что на большом драматургическом конкурсе «Лесу» великого общепризнанного драматурга А.Н. Островского не дали премию. Я удивлялся ужасно: «Лес», не получивший премии! Сейчас, репетируя эту пьесу, я понимаю, что могли и не дать. Более странного произведения у Островского я не знаю. Это самое необычное произведение, которое можно сочинить. В этой пьесе нет героя. Ни Несчастливцев не является героем, ни Гурмыжская не является героиней. Здесь – все равны. Это меня покорило. Просто живут люди, живут так, как умеет жизнь людей изобразить Островский. Может быть, «старомодно», способами того театра, который он представлял, исповедовал. И это, конечно, требует вмешательства сегодняшнего театра, обязательно. Какого-то перемонтажа. Мейерхольд уже в двадцатые годы активно в этом плане работал. И был совершенно прав. Потому что ритмы театра Островского и ритмы двадцатых годов, а тем более ритмы наших двадцатых годов они – абсолютно различны. Зритель не выдержит это. Может быть, если бы была жива Турчанинова или Массалитинова, или Яблочкина, может быть, и выдержал бы. Но их нет… Так играть никто не умеет, так произносить текст никто не может… Поэтому и требовались какие-то другие выразительные средства. И я оказался как бы, на открытой, но абсолютно заброшенной местности. Я на ней расположился, никто мне не мешал… Мне можно было – так, сяк, иначе. Я спокойно ходил среди таких больших лакун. У Островского в пьесе много таких мест, где он ни на чем не настаивает, они не прописаны. Там очень много «неточностей». Отношения брата и сестры просто смехотворны: «Я хочу драматическую актрису»! Пришел через пятнадцать лет, не поинтересовался как эта сиротка живет. Ни разу, ни одного слова. Ненормальный актер, сумасшедший!
В «Лесе» нет морали. Эта пьеса «аморальна» – абсолютно. Этим она мне и интересна. Она, не то, чтобы против морали, со своей какой-то злостной моралью. Да нет там этого ничего! Она объективна. Она – «Лес». Ну какую оценку можно выставлять ясеню или дубу? Никакую. Вы придете и скажете: я не люблю это дерево по такой-то причине. Я люблю это дерево по другой причине. Расположитесь под третьим деревом, под четвертым, пятым и все…. Это и есть пьеса Островского. Это какое-то время интересует. Потом утомляет, потому что ты не можешь опереться на общепринятое. Ты не можешь опереться ни на социальную точку зрения, ни на моральную, ни на какую. Нет ее там. Островский писал, что называется вольно. Поэтому я и назвал спектакль «Частный случай», чтобы у людей не было ощущения – «Лес», это что-то вроде «Вишневого сада». Там нет таких проблем. Кому-то жалко, кому-то не жалко леса, кто-то говорит о нем, кто-то не говорит. Это роли никакой не играет. Являются люди один за другим… Уходят. Приходят на два дня… Что тут такое происходит? Я настолько был поражен открытиями каждого дня репетиций… Я просто читаю другое произведение. А я уже восемь раз начинал репетировать «Лес». Если вы спросите меня, про что были эти прошлые увлечения «Лесом», я не помню… Теперь я догадался, что они не могли быть про что-то… Я заблудился в лесу. Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу… Это буквально так…
Наверное, с точки зрения классического литературоведения, театроведения я позволяю себе здесь очень многое … И в пластике, и в решении людей, в музыке. Просто безобразие полное! Вот такой возникает спектакль, он почти весь возник. Осталось его только сыграть… Остается переставить реплики, переставить эпизоды. кощунственно нарушить «букву» пьесы. Я блуждаю. Таким вот странным существом пьеса и явится зрителю. Поэтому я о ее судьбе даже не могу подумать. Будут ругать очень. У Мейерхольда спектакль прошел более 1000 раз. Он кормил театр, хотя был весь переделан. Персонажи были другими принципиально. Милонов – священник почему-то. Удивительно!
Я говорю серьезно, я могу даже не готовится к репетиции теперь. Странная пьеса. Она несет меня сама. Я не кокетничаю ни на одну секунду. Я просто прибываю в нирване какой-то. Иногда мне очень интересно. Иногда спектаклю интересно на сцене, а мне совсем «нет» в зале. Он – отдельное существо, как многие мои спектакли. Но этот просто – вообще автономия. Я вообще за него не отвечаю. Если меня спросят критики: зачем вы это сделали, я скажу: «Не знаю, спросите у него». Это удивительно!
Читая Власа Дорошевича и зная, то, что я знаю о театре и об актерах XIX века, как людях очень талантливых в сфере выразительности, но пьяниц, полуграмотных людей… Почему их надо делать обязательно какими-то культовыми фигурами?
Прежде всего, никогда Несчастливцева никто не сыграл хорошо. Это роль – провальная. Может быть, Николай Рыбаков сыграл выразительно. У Мейерхольда Мухин был совершенно провальным. Ничего не получилось. Решение самого Несчастливцева. А там нет никакого решения. Пьяный человек, хороший, никому не желающий зла. И помещица Гурмыжская, которая тратит деньги на любовников. Это ее дело! Почему надо осуждать человека, который любит молодых? Тратит свои деньги на них. Отбирает их у кого? У народа? Это смешно! И так по всей пьесе, не за что зацепиться, чтобы обличить или восславить. Ни то, ни другое. я не могу прицепить эту пьесу к чему-то глобальному. Живут себе и живут, очень интересно живут. Потому, что для маленького времени, куценького пространства и, именно, вопреки этому, происходит много событий. Да и события такие же. Умирать за них, убивать за них не стоит – «частный случай».
Я даже начинаю думать, почему я не могу терпеть «Грозу», где девушка бедная бросается в речку. Здесь Аксюша тоже говорит, что хочет броситься в воду. Ну, хочешь броситься, бросайся! Ее спасают и предлагают славу, она говорит: хочу семьи. И уходит в семью. Вот и вся пьеса. И человек предлагавший славу соглашается. Семья все-таки это – что-то. Полное умиротворение. Есть только волнение какое-то, человеческое. Какое-то беспокойство… И у актеров, и у Гурмыжской. У всех. Там один только персонаж лишен вообще признаков человека. Это – Буланов. Он где-то на уровне Бальзаминова по идиотизму. Поэтому у Мейерхольда Иван Пырьев играл его в коротких штанишках и в зеленом парике. Догадки Мейерхольда в этом образе очень правильнейшие. Другое дело, он из Аксюши делал революционерку-народницу. Глупость! Хочет 1000 рублей, чтобы за ней дали приданого, работает честно, служит барыне. Претензий не предъявляет. Один раз только что-то сказала: «Те, кто власть имеют, те ничего нам не дают». Больше ничего! Героини драматической Несчастливцев, Счастливцев не нашли. Может недостаточно бурно искали? Случайно зашли, случайно встретились, случайно ушли. Вся пьеса вот такая! Она меня, я бы сказал так, не терроризирует. Она дает мне возможность репетировать спокойно. Единственное, что надо – чтобы здесь ритмически был взрыв, здесь была тишина. Это вопрос атмосферы, воздействия на зал. Ну, я стараюсь.
Там есть сюрприз в спектакле. Он очень и очень позабавит всех, кто будет смотреть. Не хочу, чтобы они знали, они – увидят.
Источник: https://www.teatral-online.ru/news/36796/